Адам.

Отец Никифор, по привычке, встряхнул своей густой, падавшей на плечи черной гривой, подобрал полы подрясника и присел рядом с ним.
— Какое у вас благолепие, Иван Григорьевич. Сущий рай земной. Живете вы тут ну прямо как Адам. Истинно говорю!
Иван Григорьевич усмехнулся, вытер еще лоснившееся от пота загорелое, щетинистое лицо и передвинул шляпу с затылка на лоб.
— Да, как Адам,—сказал он, не глядя на собеседника.— С той только маленькой разницей, отец Никифор, что Адам жил на всем готовеньком, данном ему божьим соизволением, а я тут каждое деревцо, каждый кустик своими руками посадил и вырастил. Так что даже сам бог не волен изгнать меня из моего рая. Не имеет права. Стану умирать — прикажу и похоронить меня тут, вон под той яблонькой. Видите?
— Ну, ну, не кощунствуйте, Иван Григорьевич, не кощунствуйте, сделайте милость,—укоризненно покачал головой отец Никифор и украдкой оглянулся по сторонам.—.Мне и слушать такие речи непристойно.
Иван Григорьевич опять сдвинул шляпу на затылок, открыв высокий лоб с упрямым клоком седоватых волос, и, довольный произведенным его словами впечатлением, повернулся к отцу Никифору.
— А что, разве откажетесь похоронить меня в саду? Или в земле не полагается лежать одному, подальше от других... рабов божьих?
В последнее время он любил наедине подразнить попа своими вольными до дерзости, или, как тот выражался, «вольтсрианскими», речами и теперь, прищурив свои серые насмешливые глаза, любовался его смущением.
— А у меня в приходе опять две свадьбы готовятся,— сообщил, чтобы переменить разговор, отец Никифор.—Один чиновник приходил, совсем еще юный, а другой — купец, ваших им будет. Женятся люди, и молодые и "старые, как перед большой бедой...
— Ну, вашему брату, однако, никакой беды бояться не приходится,— заметил Иван Григорьевич.—